молитва святого Ефрема Сирина

Александр Шмеман

 МОЛИТВА СВЯТОГО ЕФРЕМА СИРИНА

(ЧИТАЕТСЯ ВЕСЬ ПОСТ, КРОМЕ СУББОТ И ВОСКРЕСЕНИЙ)

Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми.  (земной поклон)

Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему.                 (земной  поклон)

Ей Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь.  (земной  поклон)

12 поясных поклонов с молитвой:    «Боже, очисти мя грешного и помилуй мя!»

И повторить всю молитву полностью: «Господи и Владыко…»  с одним земным поклоном в конце.

Для подавляющего большинства верующих людей Великий Пост — это прежде всего короткая молитва, известная под именем молитвы Ефрема Сирина, одного из восточных христианских учителей IV века нашей эры. Молитва эта повторяется в конце каждого великопостного богослужения, верующие читают ее дома, в частной своей молитве. Про нее можно сказать, что она лучше всего, проще и короче всего выражает смысл и дух того, что христиане, вот уже столетиями, называют Великим Постом.

«Господи и Владыка живота моего! Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви даруй ми, рабу Твоему. Ей, Господи Царю, даруй ми зрети моя согрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь».

Старые слова. Древние славянские формы. Но попробуем пробиться сквозь этот пласт древности, попробуем пробиться к смыслу и к сущности.  …

… Вслушаемся в эту простейшую просьбу человека, осознавшего вдруг неправду своей жизни и то, что эту неправду составляет: «Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми». Вот первое — не дай мне, огради, защити, избави меня. От чего? От таких с виду простых недостатков, такой, казалось бы, мелочи. Дух праздности. Какая же, скажет современный человек, у нас праздность, когда каждый из нас изнемогает от работы, когда ритмы и темпы жизни ускоряются, когда немного праздности и есть, казалось бы, то, что нам больше всего нужно. Но слово «праздность» совсем не означает безделья и физического отдыха. Слово «праздный» означает, прежде всего, пустой. От духа пустоты избави меня. И вот сразу нам указана самая страшная болезнь человеческого духа: пустота. Да, мы работаем, мы спешим, мы суетимся буквально день и ночь, но в чем же сущность, в чем смысл всей этой спешки и суеты? Не бывает ли так, что мы вдруг на минуту как бы останавливаемся, и вот — тишина вокруг нас, и так ясна становится пустота и бессмыслица нашей жизни. Есть страшный в своей правдивости и простоте стих поэта: «Жизнь прошумела и ушла». И, быть может, мы оттого и глушим себя работой, может быть весь мир вокруг нас так шумит и грохочет, что все хотят скрыть от себя, от других эту бездонную пустоту. Во имя чего? Куда? Для чего? «Жизнь прошумела и ушла...». И вот, углубляясь в себя и вглядываясь в этот — такой короткий — дар жизни, мы просим спасти и защитить нас, избавить от первоосновы всякого зла: от пустоты, бессмыслицы, от страшной опустошенности души, в которой мы так часто пребываем...

«От духа праздности, уныния...». За праздностью и пустотой, как неизбежный результат, следует уныние. Почему все учители духовной жизни, все мудрецы, задумывавшиеся над природой человеческого духа и сознания, самым страшным грехом, самым непоправимым злом в человеке всегда считали именно уныние? Что такое уныние? Разве каждому из нас не знаком этот странный упадок душевной энергии, эта ничем не объяснимая грусть, что внезапно пронизывает собой все кругом, и самый сияющий и лучезарный день становится ненужным, пустым, никчемным? Мы говорим тогда: «опускаются руки...». В душе воцаряются сумерки. Это и есть уныние. Хорошо, если мы вовремя спохватимся, соберемся с силами. А то ведь попросту заглушим это уныние чем попало — работой, опьянением, чем угодно... Но оно вернется, оно всегда где-то здесь, выжидает удобной минуты, грозит из-за угла. Оно вернется потому, что каждый человек какой-то самой последней, скрытой частью своей души знает, хотя и скрывает от себя, — бессмыслицу жизни, упирающейся в смерть. «Мы все спрашиваем, спрашиваем, — писал Гейне, — пока комок земли не заткнет нам горло, — но разве это ответ?». И когда это знание пробивается наружу — сквозь шум и суету жизни — какой бессмыслицей кажется все кругом, какой именно суетой — ненужной и бесплодной. И вот отсюда эта мольба: избави нас от уныния! И это не беспомощность, не страх, как думают враги религии, — это единственное достойное человека: взглянуть этому унынию прямо в глаза, не прятаться от него, но искать его преодоления...

«Дух праздности, уныния, любоначалия...». Молитва переходит к другой плоскости человеческого существования, к другому «ключу» его трагичности. Любоначалие — это не просто любовь к власти, к начальствованию над другими. В таком — простом и чистом — виде любоначалие встречается, может быть, не так уж и часто. Но в другой, гораздо более глубокой форме оно свойственно каждому из нас и составляет источник страшной неправды человеческой жизни. Любоначалие — это отношение к другому человеку с точки зрения пользования им. Это, иными словами, внутреннее подчинение всех и всего себе, рассматривание всех и всего только с точки зрения моей пользы, моих интересов, меня — как высшей и единственной ценности.

Празднословие может показаться таким маленьким, таким незначительным недостатком. Ну что в этом такого уж страшного? Болтовня, красное словцо, пустословие... Все мы люди, все мы человеки, все этим погрешаем, и уж несомненно есть грехи куда более страшные. Так нам кажется, так все мы привыкли думать. Но в Евангелии сказано: «За каждое пустое слово даст ответ человек». И мы начинаем задумываться, так ли все просто и невинно с этим «празднословием»?.. Каждый из нас, если бы он только вдумался не в отвлеченные теории, а в свою собственную жизнь, если бы он хорошенько припомнил ее, то тотчас же убедился бы в том, что слова, — слова, сказанные им или сказанные ему — наверное, принесли ему в жизни больше всего страдания, испортили больше всего крови, отравили больше всего минут, часов и дней. Клевета, донос, предательство, измена, ложь, сплетни — все это страшные явления, и все они совершаются посредством слова и только слова, и этого одного уже достаточно было бы, чтобы почувствовать его страшную силу. …  Христианство считает дар слова высшим, действительно божественным даром, данным человеку. Оно противопоставляет человека как существо словесное — существам бессловесным. Оно самого Бога называет Словом и говорит про Него в Евангелии: «В начале было Слово и Слово было у Бога и Слово было Бог». Но именно потому, что христианство так высоко ставит слово, наделяет его такой великой творческой силой, оно с таким ужасом воспринимает пустое слово — «празднословие» — эту измену слова самому себе, когда из орудия добра и света оно становится орудием зла и тьмы... «За каждое пустое слово даст ответ человек». И еще: «От слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься...».

Каждый из нас дал бы дорого, чтобы вот это слово, отравившее жизнь, оказалось никогда не сказанным…

Все это нужно вспомнить и почувствовать, чтобы понять — почему, наряду с праздностью, унынием и любоначалием, молитва св. Ефрема Сирина ставит, как один из четырех главных грехов, как одно из основных зол — «празднословие». «Дух празднословия не даждь ми...».

С очищения слова, с восстановления его в его первозданной силе начинается очищение и возрождение жизни. Мы говорим: «взвешивать каждое слово». Да, именно взвешивать. Но взвешивать не только на весах осторожности, пользы и расчета, но на весах правды, добра и истины.

Словами молитвы св. Ефрема Сирина мы просим о том, чтобы Бог даровал нам дух целомудрия, дух смиренномудрия, дух терпения и дух любви. Остановимся на каждом из этих понятий, в которых христианский духовный опыт издревле видит первооснову и источник добра, подобно тому, как в отрицательных прошениях великопостной молитвы видит и знает он, этот опыт, основу греха и зла. Дух целомудрия. Слово «целомудрие» — одно из самых глубоких, самых прекрасных слов на языке человеческом — понемногу как бы «выдохлось» или во всяком случае сузилось в своем значении. Для подавляющего большинства оно стало означать почти исключительно половую чистоту, стало противоположностью половой распущенности, разврата. Но изначальный смысл слова «целомудрие» неизмеримо шире и глубже. Ключ к этому смыслу в двух понятиях, соединенных в нем воедино: «целостность» и «мудрость» — «целомудрие». Можно сказать, без всякого преувеличения, что слово «целомудрие» — одно из самых христианских слов, так как в нем выражено нечто для христианства самое главное, самое существенное. Выражено понимание, опыт добра, доброй, праведной и подлинной жизни, как именно целостности, и потому мудрости. Целостность — это то, что противостоит злу, которое всегда распад, разделение, разложение изначальной целостности, и потому — уход от мудрости. Поэтому дух целомудрия — это та целостность, вне которой ничто остальное невозможно. Это возврат к жизни как целостности. Это радость вновь обретенной целостности, то есть мира и гармонии души, ума, сердца, тела, радость мудрости, радость «целомудрия».

За целомудрием следует «смиренномудрие». И опять, заметим, не просто «смирение», а «смиренномудрие», ибо и слово смирение, как и целомудрие, можно понимать по-разному. Оно может иметь как бы «рабий оттенок», выражать презрение человека к самому себе как к человеку, а следовательно и к человеку вообще. «Я — маленький, гаденький, слабенький...». Нет, все это самоунижение ничего общего не имеет с христианским смирением. Христианское смирение укоренено в сознании, в ощущении бесконечной глубины жизни, это смирение от трепета, от мудрости, от постижения, это смирение — подлинно от Бога. Именно падший человек испытывает постоянную потребность гордыни, самопревозношения, самоутверждения, потребность в них, как в плотной дымовой завесе, скрывающей от других людей да и от него самого его недостатки. Подлинному добру, подлинной мудрости, подлинной жизни — гордыня не нужна, так как им нечего скрывать, и потому они смиренны. Христос, сын Божий, говорит: «Научитесь от Меня, ибо Я смирен сердцем». И потому так же, как в целостности, в смирении раскрывается, сияет, побеждает подлинная мудрость: смиренномудрие...

За целостностью и смирением — дух терпения. Почему так высоко ставит его христианство, в чем добродетель терпения? Вопросы эти важны потому, что все враги христианства и религии в вину религии ставили прежде всего проповедь терпения. Проповедуя терпение, обещая за терпение здесь — награду там, вы, религиозники, отвлекаете человека от борьбы за свое освобождение, вы примиряете человека со злом и несправедливостью, вы делаете его послушным рабом. В том-то и дело, однако, что совсем не о таком терпении идет речь в великопостном прошении. Тут терпение — это проявление веры, доверия, любви, это терпение — как раз обратное тому, в котором человек как бы махнул рукой на все и говорит себе: «Остается только терпеть». Нет, терпение — это, прежде всего, сам Бог, который «не махнул на нас рукой», но продолжает верить нам, верить в нас, и потому терпение в нас — тоже только от веры, что добро сильнее зла, любовь сильнее ненависти, и, наконец, жизнь сильнее смерти... Вот об этой Божественной добродетели, Божественном даре терпения мы и молимся, чтобы не дрогнуть в нашем доверии, не сдаться внутри себя равнодушию, презрению, «маханию рукой...».

Последний дар — последнее прошение — дух любви даруй мне, рабу твоему. В сущности, вся молитва подводит к этому прошению и в нем как бы исполняет себя. Ведь если мы просим об освобождении от праздности, уныния, любоначалия и празднословия — то все это помеха любви, это то, что не пускает любовь в наше сердце. А целомудрие, смиренномудрие, терпение — это основа, это корни, это прорастание любви. И потому, когда, наконец, падает нам как бы с самого неба это слово любовь, мы уже знаем, что любовь не только от Бога, но любовь — это сам Бог, вступающий в наше сердце, очищенное, украшенное целомудрием, смиренномудрием и терпением, готовое к тому, чтобы стать храмом, присутствием, светом Божией любви, ее всепобеждающей силы.

В конце концов, терпение — это вера в силу добра. И, наконец, мы просим в молитве св. Ефрема Сирина — духа любви. Любовь — это завершительный аккорд молитвы. Она одновременно и скрытый двигатель нашей жизни, и цель ее. Все ею живет, все к ней направлено, и ею узнаем мы, что Бог есть Любовь.

Александр Шмеман